Том 2. Сумерки духа - Страница 19

Она стояла перед ним, смелая, гневная. Луна взошла выше, тени сделались еще короче, и зеленый луч скользнул по краю балкона. Ян взглянул на Раису с бесконечной любовью – и вдруг вспомнил, какой видел ее в первый раз, в длинном зеркале. Так же бледны были узкие губы, и черное платье так же просто охватывало ее стан.

Ян закрыл лицо руками.

Она взяла его за плечи, стараясь поднять его голову, и с мукой и злобой повторяла:

– Ян, Ян! Говорите же что-нибудь! Вы слышали, что я сказала? Я вас люблю!

В гостиной кто-то чиркнул спичкой. Легкий огонек загорелся. Ян отнял руки и посмотрел на дверь. Раиса умолкла и опустилась на стул.

– Кто там? – спросила она тихо после секунды молчания.

– Это я, – сказал Игнатий. Темная фигура его показалась на пороге. – Я искал спичек – долго искал – и нашел.

Теперь лунные лучи освещали весь балкон и лицо Игнатия. Ян взглянул, хотел сказать что-то, но слова остановились у него в горле. А между тем лицо Игнатия вовсе не было страшно. Только – в первый раз – вместо обычной тревожности, на нем лежала печать мертвого и спокойного утомле-нья. Как будто все напряженье, все силы сразу покинули его, и настал час отдыха.

– Я хотел выпить сельтерской воды, – проговорил он. – Вы не помните, где сифон, Раиса?

– На пианино, кажется, – ответила она беззвучно.

– А, благодарю вас. Я вижу. Что это за ноты развернуты на пианино?

В гостиной теперь горела одна свеча и слабо, но ясно освещала внутренность комнаты.

– Не знаю… «Vita felice», кажется…

– Тот вальс, что мы слышали в Неаполе? Вы достали ноты? Надо попробовать. Помню: «Vita felice». Какое простое заглавие: счастливая жизнь. Славное заглавие.

Он вернулся в комнату, прошел на несколько минут к себе, в спальню, направо, потом приблизился к пианино, где стоял сифон. Ян и Раиса, без слов, без движения, следили за ним. Непонятное, тяжелое ожиданье сковывало их члены. Игнатий ходил медленно и спокойно. Раиса не видела, что он делает, потому что он стоял спиной к балкону. Потом он сел за пианино и заиграл вальс. Игнатий играл недурно, вальс оказался веселым, мелодичным, но пианино было расстроено и что-то жалкое, дисгармоническое, свистящее примешивалось к веселой волне звуков.

Раиса слушала, слушала… она ждала, что вальс будет литься всегда; она не могла себе представить, что он кончится. Но Игнатий оборвал на середине, повернул лицо к двери, улыбнулся, хотел сказать что-то – но вдруг встал и Раиса увидела, как он залпом выпил то, что было в стакане, около сифона. В ту же секунду, тяжело и неловко, задев телом дребезжащую розетку свечи, потом угол пианино, – он упал на пол. Стекло разлетевшегося стакана мягко зазвенело о ковер. Раиса и Ян бросились к двери. В комнате резко пахло горьким миндалем. Игнатий был мертв.

XIX

У веселой и зажиточной итальянской четы, во втором этаже чистенького домика, в маленьком, теплом местечке на берегу Салернского залива, Ян нанимал комнату. Домик был на уступе, у дороги. С балкона виднелись ряды нижних ломиков, у самого берега, а еще дальше – высокий горизонт моря. Никакое северное дуновение не достигало сюда. Веяло только теплом и солью от морских волн. У домов были широкие, плоские крыши, где грелись на ласковом солнце старики и женщины. Цветы лимонов, как хлопья снега, светлели между блестящими листьями и тяжелыми золотыми плодами. Пахло лучше, чем весной: пахло раем.

Ян выбрал это местечко, потому что они оба с Раисой, проезжая в Амальфи, заметили его и оно им понравилось. Ян уехал из Рима на другой же день после смерти Игнатия. Такова была воля Раисы. Она отправила его сюда, обещая приехать к нему, как только будет возможно. Прошло уже две недели, а ее еще не было. Тихая жизнь под лучами солнца, под дыханьем моря, в аромате трав и апельсинных цветов успокаивала усталую душу Яна. Он становился прежним и многое из прошлого делалось ему понятнее.

День был очень ясный. Море лежало спокойное, зеленое и гладкое. Ян спустился к самому берегу по крутым каменистым тропинкам. На берегу было еще теплее и влажнее. Ян сел у большой черной скалы, сходившей в воду. Налево, поодаль, рыбачьи лодки едва колебали свои тонкие мачты от дыханья волн. Между ракушками и зернами крупного сырого песку кое-где розовели палочки кораллов. Толпа детей отыскивала кораллы и Ян слышал издали их крики и смех.

Вдруг он заметил, что прямо к нему бежит из дому десятилетний Антонио, сын его хозяев. Он был босиком, белокурые кудри падали на глаза. Ян любил его, потому что мальчик был тих и ласков и никогда не просил, приставая, «un'so» у проезжих путешественников, как другие дети.

– Due lettere per signore! – кричал мальчик, гордясь, что говорит по-итальянски. Мать его была из Умбрии и учила его говорить на чистом тосканском наречии. – Ессо! Tutte le due per Lei!

Ян взял письма. Мальчик, радуясь, что доставил удовольствие постояльцу, убежал вприпрыжку.

Одно письмо из Франции, другое из России. На французском письме адрес был написан длинным и узким почерком Раисы.

«Ян, не прошу у вас прощенья, – писала Раиса, – я иначе поступить не могу. Я не приеду, мы больше не увидимся. Вы сами поймете, что так нужно, если еще не поняли. Мне кажется, я была сумасшедшая в то мгновение, на балконе… Не хочу скрывать: я вас люблю. Но вы меня не можете любить, как мне надо. Я все помню, не бойтесь, и ваши слова, и ваши слезы перед отъездом, и верю им. Но вы меня любите по-своему, а мне нужно по-моему. Мы были бы несчастны вместе: вы – от вечных оскорблений, от моего несчастия, я – оттого, что ваши мысли отравляют меня, а верить, как вы, у меня нет сил. Нет вашей тишины в сердце. Прощайте. Я долго не вернусь в Россию. Везде, всегда я стану думать о вас, во всем, что будет мне казаться прекрасным и чистым, я увижу отражение вашей души».